Все в дом

Митя Гречкин заглянул в себя. Там было пусто и просторно, немного пахло солеными огурцами, горелым пенопластом и дешевым мылом. Никакого смысла разглядеть не получалось. Зрелище оказалось настолько беспросветным, что Митю резко потянуло то ли в сон, то ли на кладбище, поэтому он поскорее отнял от лица полотенце и, щурясь, уставился в зеркало.

Этот вид также не обнадеживал, но хотя бы сообщал некую полезную информацию о перспективах сегодняшнего дня. Митя глубоко вдохнул, еще раз зачерпнул в пригоршню холодной воды и смыл остатки мыльного раствора. Глубокую царапину на левой щеке пощипывало. Он некоторое время зачарованно смотрел на красную струйку, потом опомнился и, накинув рубашку, закончил утренний моцион. Вовремя – в дверь уже кто-то недовольно барабанил.

Митя работал проектным менеджером на испытательном сроке. В Москву он приехал полгода назад, все имевшиеся деньги потратил за пару недель и теперь ютился на двухъярусной кровати в небольшом хостеле на северо-западе столицы. Теснота чужих человеческих тел, обилие чужой посуды и чужих тряпок, бесконечные чужие разговоры за кухонным столом, тоже не слишком-то своим, Гречкина категорически раздражали. Ему давно хотелось отсюда сбежать, но никак не получалось.

Наспех зашнуровав кеды и закинув на спину спортивный рюкзак, Митя нажал на ручку входной двери. Открыть её он не смог: ни сам, ни с помощью программиста на полставки Бори Семенкина, который поджимал его в коридоре. На вторые полставки Семенкин просто пил, поэтому только пожал плечами и ушел на кухню. Гречкин же еще некоторое время безуспешно пинал дверь ногами и ругался на чем свет стоит, после чего был вынужден последовать примеру Семенкина.

На работе известие об его отсутствии восприняли равнодушно. Отчего-то это разозлило Митю еще больше.

Пока они мрачно пили холодное пиво и слушали по телевизору утренние новости вместо того, чтобы читать их в метро, проснулся Лелик Слямин, и, почесывая пузо, присоединился к компании. Лелик был высоким, полноватым и безработным блондином, который перебивался случайными доходами от перепродажи синтетики, которую штамповал его двоюродный дядя-химик где-то под Калугой.

– Как летит время в выходной! Не успел проснуться, как опоздал на работу, – ухмыльнулся он.

Гречкин и Семенкин немного посмеялись над этой шуткой – не потому что уважали Слямина, а просто от скуки.

По коридору к прихожей, виляя задницей, прошла Алена Зимина. Троица посмотрела ей вслед: Слямин – исступленно, Гречкин – раздраженно, Семенкин – равнодушно. Где работала Зимина, никто не знал, но все догадывались.

– Мальчики, а что с дверью? – послышался её высокий голос, в котором буквы и слова словно были скреплены шарнирами. – Пробовали открыть?

– Нет, – соврал, тоже от скуки, Гречкин.

– Кажется, заело, – пожаловалась Зимина. – Помогите кто-нибудь, пожалуйста!

Слямин бросился в прихожую.

Замок упорствовал, и Гречкин вызвал слесарей. Те пообещали приехать к обеду, но этого не сделали. Тогда он позвонил хозяйке, однако та не брала трубку: лежала в больнице с приступом тропической лихорадки, о чем Митя никогда не узнает.

Вечером обнаружилось, что из еды в квартире было только полбутылки плохой водки, пачка старых макарон и пятилитровая початая банка соленых огурцов, которые на прошлой неделе Слямину прислала из области бабушка. Они в молчании допили водку, сжевали недоваренные макароны и отправились переваривать их на балкон. Слямин, Семенкин и Зимина курили, Гречкин хрустел огурцами. Потом они пытались попасть тлеющими бычками в урну у подъезда, пока бычки не закончились. Вернулись на кухню.

Здесь Слямина вдруг прорвало: он принялся долго и бессвязно говорить о ценах на молоко, черноземных степях и учительнице литературы, которая изводила его в шестом классе сочинениями по «Капитанской дочке».

– Достал ты меня, Слямин! – неожиданно сказал Гречкин. Они с ненавистью посмотрели друг на друга. Митя ощутил странное, но по-своему приятное желание схватить из раковины кухонный нож и всадить его Слямину в грудь по самую рукоятку. Желание быстро улетучилось, но его сила буквально очаровала Гречкина.

– Я спать, – сказал он.

– Может быть, потрахаемся? – без особой надежды предложила Зимина симпатичному, но одинокому Семенкину. Она настолько мало походила на японскую школьницу, что Боря даже не удостоил её ответом.

Слямин шумно и с завистью втянул воздух ртом, но на него никто не обратил внимания.

Компания расползлась по комнатам. Гречкин долго не мог заснуть, думая о внезапно нахлынувшей на него жажде убийства. Сквозь тонкую стену он слышал, как ворочается на своей кровати Зимина.

На следующий день все повторилось. Дверь не открывалось, слесари не приезжали, хозяйка молчала, зато под мойкой нашлись еще макароны, а за буфетом – еще немного водки.

– Если вы не придете завтра, то будете уволены, – ничего не выражающим голосом сообщили Гречкину в офисе. Немного подумав, он вынул из телефона батарею, а сам мобильник положил на пол и старательно перетер в крошево ножкой от табурета.

– Может, нас прокляли, а мальчики? – предположила Зимина. – Ну, как в кино. И мы не освободимся, пока что-то не осознаем? Пока на что-то не решимся?

Она с надеждой посмотрела на Семенкина. Тот пожал плечами и отвернулся.

Вечером они почти не разговаривали. Семенкин с головой ушел в свои мультфильмы, Зимина красила ногти, Гречкин лежал, сверля потолок взглядом и меланхолично размышлял, что же заставило его разжать пальцы, уже схватившиеся за нож. Что делал Слямин, никого не интересовало.

Следующим утром к входной двери никто даже не подошел. Весь день соседи прятались по уголкам, поскольку душевное напряжение и взаимная неприязнь фактически достигли пика. Однако некая сила все равно под вечер пригнала их за кухонный стол.

Когда раздался звонок в дверь, от неожиданности подпрыгнул даже флегматичный Семенкин. Они переглянулись. Никто не двинулся с места.

Звонок раздался снова.

Семенкин резко поднялся, схватил Зимину за руку и потащил в ее комнату. Она возмущенно пищала и пыталась сопротивляться так, чтобы ускорить процесс перемещения. Слямин посмотрел им вслед с мучительной тоской, после чего зарылся головой в ладони и зашептал что-то такое, чего среди беспорядочных рыданий было не разобрать.

Они сидели и сквозь надрывный вой входного звонка слушали треск кровати и приглушенные стоны Зиминой. Потом все стихло. Совершенно голый и изрядно вспотевший, Боря вышел и плотно прикрыл за собой дверь. Гречкин внимательно изучил его лицо, которое выражало неожиданную безмятежность. Семенкин на мгновение исчез в мужской комнате, но вскоре вернулся с полотенцем – и удалился в ванную.

Когда Семенкин вышел из душа, по пояс обернутый полотенцем, Слямин набросился на него, неумело пытаясь попасть сопернику по носу своим пухлым кулачком. Боря легко отбросил нападающего, но тот ухватился за стоявший неподалеку табурет, извернулся и запустил им в Семенкина. Табурет врезался тому в колено. Семенкин взвыл и грохнулся на пол. Лелик, истерически хохоча, навалился сверху.

Гречкин подошел к раковине и, вполуха слушая оживленную возню и ругань за своей спиной, неспешно выбрал нож: подлиннее, с узким лезвием и деревянной ручкой, чтобы не скользил в руке. Под нос себе он мурлыкал I Write Sins Not Tragedies, вспоминая последний концерт Panic! At the Disco, на котором был недели три назад в клубе «Последняя миля». Тогда Митя, пожалуй, слегка перебрал, но вечер все равно оказался на удивление душевным.

Вскоре шум утих – Лелику удалось задушить Семенкина, и тот замер, распластавшись по паркету как огромная рыба.

Дождавшись, пока Слямин, тяжело дыша, выпрямится, Митя хлестким тычком опрокинул его на кухонный стол, а потом несколько раз пырнул в живот. Затем подумал, и, примерившись, все-таки ударил в грудь – стоны Лелика грозили стать утомительными. Нож он оставил торчать между ребрами.

Чувствуя охватывающее его безграничное спокойствие, смакуя это чувство как стаканчик с пломбиром, Гречкин методично собрал все вещи Слямина и Семенкина, какие смог отыскать, и перетащил их в комнату Зиминой. Сама она лежала там на кровати и не шевелилась – её голые ноги были разметаны в стороны, а с шеи свисал конец белого провода в пластиковой оплетке. На губах у нее застыла улыбка. Гречкин забросал Зимину одеждой своих бывших соседей и вскоре про нее забыл.

Слямина и Семенкина он перетащил в женскую комнату в последнюю очередь, поскольку трупы, в отличие от барахла, Гречкина почти не нервировали. Он с удовольствием оглядел квартиру – как ему показалось, увеличившуюся раза в три. Потом закрыл глаза и провел ревизию внутреннего пространства, напротив, съежившегося до размеров кулачка. Там он обнаружил нечто. Вкуса или цвета у этого не было, но само его наличие вносило в душу Гречкина такую гармонию, что ему захотелось смеяться.

Он сидел на балконе до тех пор, пока совсем не стало смеркаться, завернувшись в плед и негромко напевая Miss Jackson.

А перед тем, как окончательно провалиться в сон, Митя Гречкин услышал из коридора щелчок.

Иллюстрация на обложке: The King of Ugly Pugs