С чего ради вдруг

«Братан, не впадлу, принеси воды, пожалуйста», — услышал он ближе к утру, когда нехотя совершал обход. Каждый день подвозили новых калек — кто без руки, кто без глаза, кто с гниющей башкой. Мертвых словно тряпье сваливали в углу, а потом увозили в сторону дымящих труб и пустырей Плотинки.  Госпиталь наскоро сколотили в каком-то то ли ДК, то ли Регпалате — обустроили плохо сохранившееся заброшенное место. Чтоб уж наверняка без заразы.

Серёга работал санитаром столько, сколько помнил. Учился он, конечно, на врача, да и знаний в него утрамбовали достаточно: на ладье (ладьевидная кость) … при луне (полулунная кость) трое (трехгранная кость) ели горох (гороховидная кость), и снимали с крючка (крючковатая кость) рыбьи головы (головчатая кость) …. Но потом, как и всех, учить перестали. Что выросло — то выросло. С третьего курса — по моргам, душным госпиталям. Всё лучше, чем воевать.

«Братан, не впадлу, принеси воды, пожалуйста» — персонаж у окна. Половина лица, раскрасневшаяся от язв, другая — только-только покрывшаяся сеткой мелких сосудов. Поступил сегодня, наверное, — раньше Серёга его не видел. «Воды-ы-ы», — протянул язвенник. «Пойду налью», — отрезал Серёга и вышел в холл.

Язвенниками называли тех, кому недолго осталось. Хворь сжирала быстро, без провожатых и без встречающих. Сначала краснело тело, затем — покрывалось гнойниками, через пару дней от хилого, изнывающего от жажды и жара ничего не оставалось. Вот и язвенник у окна — через три-четыре дня представится.

Вернувшись, застал его сидящим на кровати. Воду выпил залпом, потом попросил еще. «Нельзя, хуже будет», — отрезал Серёга. И вдруг узнал Димку. Сына тети Раи, соседа по лестничной клетке, года на четыре его постарше. Они учились в одной школе класса до девятого, и, признаться, не слишком ладили — сосед дразнил его за тучность, называл жирным, харкал на кнопки лифта, зажимал в углу и отбирал мелочь. Потом Серёга укатил в Свердловск, а Димка так и остался в Ангарске. Вот и встреча. «Димка, ты что ли».

Вопреки статистике, Димка отказывался умирать. Это был его уже третий госпиталь, он буквально пережил всех своих соседей по палатам. Лучше ему не становилось, хуже — как будто бы тоже, и его мотали из саркофага в саркофаг, затянув бинты потуже. В стране менее бестолковой такого бы давно отправили в лабораторию и пустили бы на препараты в надежде найти вакцину от хвори. Но только не в Екате.

Серёге от встречи было ни противно, ни весело. Никак. В школах Ангарска пацанов, с которыми он рос, избивали за обоссанными гаражами, ломали им носы, резали розочками бутылок и опускали так, что те теряли и всякое достоинство, и рассудок. А ему повезло — люди с детства боялись его угрюмости, мелких глазок и перекошенного рта. Так что максимум обид — мелочь у подъезда.

– Ты должен помочь мне сбежать, — сказал через пару дней Димка.

– С чего ради вдруг, – отчеканил Серега. – Ты пропал на 10 лет, а теперь, смотрю, вырос, и о помощи просишь?

– Я больше так не могу. Они мне жить не дают, Серый. У меня вся семья того. Всё. Никого не осталось.

– С чего ради вдруг мне тебе помогать. Спать ложись, – и забрал кружку.

Еще через пару дней его вызвали. И неожиданно много спрашивали про Димку. Что ест. Что пьет. Как ходит — под себя или по-человечески. Про язвы тоже, само собой. А потом долго шуршали папками. «Неужели заберут».

За три недели ничего — никаких событий. Серёга исправно убирал трупы, клал будущие трупы на пустые койки и делал обход, таскал воду Диме. Наотрез отказывался помогать. С папками и вопросами больше не приходили.

– А помнишь, как я ключи потерял, а у меня мать на два дня на дачу уехала, и я у вас жил. Вот ты обосрался тогда, наверное, да? Мол, этот у меня мелочь трясет и пиздит, так еще и жить теперь у нас теперь будет. Мамка твои хлопотала тогда так. «Димочка-Димочка». Пироги пекла. С вишней дачной этой. Мелкой такой ублюдошной — ну помнишь. Не на ножке, которая висит. А которая такая, ну этими… бородавками на дереве растет красными такими.

– Помню.

И перед сном он вдруг понял, что единственное, что он вообще может сделать — это дать ему сбежать. Он знал, еще через пару дней за Димкой придут — он такое уже видел. Приходили даже за теми, кто жил дольше пяти дней. А уж за этим — давно пора. Он даст ему сбежать и посмотрит, что будет — как его будут искать, потом наверняка найдут, живым или мертвым приволокут сюда снова. И вот тогда он победит. Вот тогда он скажет: «Я же говорил тебе, Дима». И это будет его маленькая месть — не дать спокойно умереть человеку. А если не поймают — это ведь тоже победа. Событие. Единственное выдающееся за все эти 26 лет его никчемной жизни.

На утро койка у окна оказалась пуста. «Может, врач смотрит», – подумал Серёга. Но язвенник больше не возвращался. К вечеру поплохело. Его вырвало густой желчью, поднялась температура. Делать обход он не стал — залег в санитарской на скамье и уснул до рассвета. И уже утром, рассматривая себя в единственное толковое зеркало в коридоре, и нащупав непривычно плотный лимфоузел у себя на шее, разглядев едва заметную сетку сосудов на руке, он вдруг понял — началось. «С чего бы это вдруг». «С чего бы это вдруг».

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *